По крайней мере, этот здоровяк интересовался моей страной. Он даже провел некоторое время в России, наблюдал людей в очередях и пил портвейн в грязных подвалах с не менее немытыми художниками. Ему не нравится портвейн, но нравятся русские художники - как следствие, он согласен совершать довольно частые прогулки туда, куда уважающий себя среднестатистический голландец вряд ли поедет.

Мне кажется, что дружелюбные блондины двухметрового роста, подмигивающие с плаката, стереотипные обитатели кирпичных домишек с кружевными занавесочками, часами мастерящие кукольные домики и дымящие трубкой, до сих пор в глубине души побаиваются шпионов и холодной войны. К очутившимся в Нидерландах русским невозмутимые аборигены относятся с вежливой жалостью и нордическим спокойствием: приехав в Голландию вы спокойно можете рассчитывать на бесплатный бутерброд, но "сандвич с пониманием" не получите никогда.

Покидая Москву, я не преследовала никаких определенных целей: надоело сидеть на одном месте, ходить в одни и те же клубы, перемывать косточки одним и тем же знакомым: Барышне моего возраста давным-давно полагалось хвастаться счастливым замужеством, а не проводить вечера в компании раскованных и бухих друзей-гомосексуалистов. Мой избранник вел на редкость трезвый образ жизни, нравом обладал рассудительным, а его голландское гражданство вносило некоторую пикантность в наши отношения: романтика ночных телефонных переговоров, письма с нарисованными сердечками - и никаких скандалов по поводу мытья посуды и невыглаженного белья.

Решение на время сменить место жительства казалось разумным и обоснованным: вожделенный Амстердам со всеми его туристическими свободами давно стал излюбленным местом интернационального паломничества.

Минусы своей национальности я поняла уже в аэропорту - голландский пограничник хмыкнул, разглядывая мою визу, и объявил, что в планы правительства не входит увеличение численности русских проституток на одну единицу. Такого удара я ещё не получала - даже когда мой истеричный шеф говорил, что я идиотка и ничего не понимаю в журналистской работе.

Покосившиеся от возраста домики и каналы, увиденные после часового унижения и проверки документов, моментально потеряли в моих глазах европейскую привлекательность. Дальше было только хуже. - Обычно спокойный муж до сих пор бледнеет при воспоминании о нашей свадьбе. Господа бюрократы, объясните мне, зачем вам понадобились все эти бесконечные бумаги, десять раз подтверждающие пол невесты? Кому нужны были наши совместные фотографии? Если бы меня в тот момент попросили предъявить платье со следами спермы брачующегося голландского подданного, я бы не удивилась. Я уже не удивлялась ничему - даже тому, что меня три раза просвечивали рентгеном, стараясь найти в моем чужеродном организме следы туберкулеза. Знакомые голландцы не проходили подобной проверки ни разу. Возможно, местные жители не болеют туберкулезом. Вполне вероятно, что, кроме того, все они без исключения не занимаются проституцией и не выходят замуж по расчету. Но уж в подозрительности местным властям никак не откажешь. Стоило одной русской дурочке выйти замуж за семидесятилетнего педофила, как ей вслед приехавшие соотечественницы моментально оказались под подозрением в колониальных намерениях.

Если вы получаете вожделенный вид на жительство, то должны отработать доверие государства по полной программе. Необязательно, но крайне желательно, чтобы вы полюбили свою новую родину. Завесили окна кружевными занавесочками. Ходили в церковь на рождество. Поставили на подоконник фарфоровых свинок, страдающих явным выпадением прямой кишки. Ели селедку. Примирились со сверхнаивными вопросами о политической ситуации на вашей родине. И ни в коем случае не критиковали местные порядки. Даже если пёсик соседа оставил молодецкую кучу прямо на вашем пороге. Обаятельный журналист, любящий художников, сказал мне следующее: "Амстердам - это деревня. Здесь, как и всюду в деревнях, есть свой король и свои сумасшедшие. Жизнь здесь немножко ограничена, но зато стабильна".

Стабильность, после суматошных улиц детства, воспринимается как наказание. Единственная здешняя подруга с античным именем Ариадна променяла художественные галереи Москвы на дизайнерское бюро Амстердама. Ее ребенок болтает на двух языках. Наше общение сводится к мантре: "Приятно-знать-что-я-тут-не-одна-такая". При всей разнице характеров, нас объединяет наличие любимых мужей и общие московские друзья - со всеми вытекающими отсюда последствиями в виде сплетен и слухов. Кажется, в паспорте моей соотечественницы указано голландское подданство. Это значит, что на туберкулез её уже не проверяют. Но в Москву ей по-прежнему хочется. Вторых родин, как известно, не бывает. И родной язык, каким бы диким он ни был, всегда останется родным.

Наши разговоры обычно заканчиваются следующим выводом: "Будь мы юношами, наша жизнь в Амстердаме сложилась бы куда как проще". Чистая правда.

Русские мальчики чувствуют себя в Голландии несколько уверенней. Им не ставят в вину корыстное обольщение местных жителей. Представительницам же противоположного пола, в особенности "столичным штучкам", здесь делать нечего. На вечеринку их (вероятнее всего) не пригласят, в клуб бесплатно (скорее всего) не пустят, а независимость нрава, полезная на родине, в Голландии теряет всякий смысл.

Можно утешать себя тем, что Москва - это та же деревня с неизбежными королями и сумасшедшими (минус стабильность), и общаться со своими покинутыми односельчанами при помощи новейших средств связи. Наносить телефонные визиты и пить виртуальный кофе. Доказывать голландскому населению и властям наличие у иммигранта индивидуальности бесполезно. Вы для них - один из многих несчастных, приехавших из симпатичной, но бедной страны. Попробуйте опровергнуть это утверждение - вы рискуете сойти с ума гораздо быстрее, чем вам хотелось бы. К моему огромному сожалению, приснопамятный кризис 98 года наводнил здешние иммиграционные учреждения запуганными созданиями, поносящими Россию и мечтающими о местном паспорте. Кажется, они готовы терпеть все проверки ради возможности жить в спокойных условиях. Мне же, как ни странно, все чаще и чаще хочется оказаться в "родной деревне". Там неспокойно. Там опасно, грязно, шумно, и дороги сто лет не ремонтированы. Но я могу быть уверена в том, что свинок на окна там не ставят.